Теории, концепции, стратегии и их влияние на развитие Центральной Азии (часть 1)

Прошло более 20 лет после распада СССР. Однако интерес к постсоветским странам не только не ослабевает, но еще более усиливается. По-прежнему пристальное внимание мирового экспертного сообщества занимают проблемы трансформации территории постсоветских стран с позиций выработки новых парадигм, концепций и теорий. С крушением биполярного мира изменилось восприятие некоторых ранее входивших в него регионов. Это, в свою очередь, породило новые пространственно-политические концепции и теории, призванные обеспечить тому или иному государству целостные, системные внешнеполитические подходы к изменениям.

Как для западных, так и постсоветских исследователей центральноазиатский регион (ЦАР), включающий Казахстан и страны Средней Азии, в силу геополитических, геоэкономических и геостратегических причин становится ключевым в Евразии. Это обусловлено несколькими факторами, в том числе историческими. Главными из них являются:

1). Иностранное проникновение в регион и соперничество между великими державами за влияние в нем;

2). Усиление магистрализационной и ресурсной значимости Центральной Азии (ЦА) в военном и экономическом отношении.Наиболее показательной была полемика между российскими и немецкими географами, занимавшими в конце XIX века лидирующие позиции в этой науке. Известная шеститомная серия «Всемирная география», начавшая выходить с 1891 года в Германии под редакцией известного географа Вильгельма Зиверса (в российской традиции он часто называется Сиверсом), была переведена в России. Один из томов ее второго издания назывался «Азия». Он был написан самим редактором серии. Издан на немецком языке в 1904 году. На русском языке вышел в 1908 году. Именно в нем содержалась дискуссионная часть географического определения Центральной Азии.

После распада СССР термин «Центральная Азия» приобрел политическое значение и только отчасти отражает единство географического, этнического, религиозного и исторического общностей стран и народов его населяющих. В начале 90-х годов разгорелась дискуссия о политическом смысле географического понятия Средняя Азия и о приемлемости термина Центральная Азия. В частности, обсуждался вопрос о том, какими понятиями грамотнее оперировать: Средняя Азия или Центральная Азия? В результате во время встречи глав пяти среднеазиатских республик в январе 1993 г. было принято решение отказаться от использования термина «Средняя Азия» (Middle Asia) и в дальнейшем применять название «Центральная Азия» (Central Asia). Тем самым, государствам региона был придан смысл центра Евразии не только географически, но и политически [1].

Очевидно, руководители государств исходили из того, что в ЦА будут происходить процессы регионализации, то есть конструирования межгосударственных отношений на основе общемировых, универсальных стандартов, форм и правил планетарного общежития. К сожалению, за прошедшие 20 лет регионализации ЦА не произошло, и она в настоящее время выступает больше как географическая, нежели региональная целостность. В сложившейся ситуации важно выявить внутренние и внешние причины, обусловливающие различные сценарии развития региона в соответствии с геостратегическими устремлениями ведущих геополитических игроков в ЦА. Из множества существующих концептуальных подходов к странам Центральной Азии мы попытались выделить лишь ключевые, определяющие решение судьбоносных вопросов данного региона.

В начале 1990-х годов все более возрастающую роль стали играть "геопространственные концепции". Они рассматривались в качестве одного из инструментов внешней политики отдельных государств или их сообществ в отношении геополитических явлений и процессов постсоветской реальности. По мнению А. Улуняна [2], обращение к геопространственным теориям в конце ХХ века обусловлено несколькими факторами, главными из которых являются:

1. Необходимость определения внешнеполитического вектора конкретных государств;

2. Субъектная потребность в пространственном позиционировании отдельных стран (или групп стран) в региональном или глобальном масштабах;

3. Требования к синхронизации изменений мирового распределения центров силы и потребностей реализации внешнеполитического курса в контексте имеющихся политических, военно-стратегических и экономических возможностей соответствующих государств или их объединений.

То есть создавалась ситуация, при которой развитие стран ЦА определялось не только решением собственными силами социально-экономических, демографических, межэтнических, водно-энергетических, межгосударственных и в особенности региональных задач, но и еще большим влиянием геополитических факторов. Причем подобное положение не только сохраняется, но и усиливается. Логически это предопределило разработку различных теорий, концепций, стратегий, отражающих геополитические интересы ведущих стран мира в данном регионе.

Из основных геопространственных концептуальных моделей, разработанных американскими экспертными сообществами применительно к странам Среднего Востока, в особенности к республикам ЦА особое внимание следует уделить концепции Большой Центральной Азии (БЦА). Данная концепция, на наш взгляд, определяет геостратегические устремления запада, прежде всего США к территории ЦА и отражает сохранение влияния и контроля над центром Евразии. Причем авторы концепции рассматривают БЦА в составе 5 государств ЦА плюс Афганистан и СУАР КНР. Проект БЦА, инициированный в 2005 году, вновь подтвердил значимость ЦАР в системе внешнеполитических приоритетов и политики безопасности США. Его возникновение обусловлено изменением баланса сил в регионе в пользу России и отчасти Китая и вызвано необходимостью дать адекватный стратегический ответ на геополитический вызов со стороны двух держав [3].

Однако, как подчеркивает Булуктаев Ю.О., несмотря на наличие объективных оснований в виде общности территории, истории, культуры, этнических корней, языковой близости, принадлежности к мусульманскому миру, региональная идентичность ЦА еще далека от своей зрелой и завершенной формы и находится в стадии формирования. Булуктаев Ю.О. совершено прав, подчеркивая, что ЦА к сегодняшнему дню не проявила свои специфические черты в качестве регионального образования в подлинном смысле этого слова, то есть как геополитическая и культурно-цивилизационная целостность [4].

Следует отметить, что казахстанский ученый М. Лаумулин, автор монографии о зарубежной политологии и внешней политике США в отношении Центральной Азии, в своем труде [5], изданном на английском языке Казахстанским институтом стратегических исследований при президенте РК обращает внимание на концепцию «Новой Средней Азии». Она была представлена в 2000 году в докладе так называемой Трехсторонней комиссии (The Trilateral Commission). Характеризуя эту концепцию, М. Лаумулин отмечает, что в ней содержится тезис об ограниченных возможностях для Запада в делах региона. Расположенные же в нем страны «мастерски маневрируя на международной арене и используя геополитические противоречия, пытаются проводить свою собственную политику». (Laumulin M. The geopolitics of XXI Century. P. 33). На наш взгляд, отчасти следует согласиться с таким мнением, поскольку, например, для стран ЦА Россия, Китай и западные государства пока остаются инструментами их политики в достижении определенных экономических и политических целей, а также пусть даже недостаточно устойчивого баланса между ними. Такая ситуация, по нашему мнению, будет сохраняться до тех пор, пока не установится решающее превосходство одного из геополитических игроков над другими в этом регионе. Вместе с тем в достаточно жесткой форме М. Лаумулин выступил против главной идеи проекта, вдохновителем которой является Ф. Старра. Ее суть состоит в том, чтобы связать в единое военно-стратегическое и геополитическое целое ЦА и Афганистан, а затем аналогичным образом поступить с БЦА и так называемым «Большим Ближним Востоком», который в будущем, по-видимому, должен контролироваться Западом. Другой целью проекта является обособление этого расширенного региона и его вывод из-под монопольного влияния других великих держав – России и Китая. Первая задача диктуется необходимостью вывода ИГА из-под дестабилизирующего влияния таких соседей, как Пакистан и Иран, и привязать его к более стабильному и прозападно ориентированному, как это представляется авторам, региону ЦА. Авторы проекта считают, правда, непонятно насколько искренне, что в этом случае появится возможность укрепить стабильность и добиться модернизации в регионе. При этом они запугивают, что при ином развитии событий в нем воцарится хаос. [6]

В применении различных геопространственных концепций, теорий или стратегий, как правило, прослеживается логическая последовательность, зависящая от изменений, происходящих на территории ЦА и сопредельных государств. Развитие региона за последнее 20 лет свидетельствуют не о снижении, а, напротив, усилении конфликтного потенциала. Имеющиеся очаги межэтнического, межгосударственного, водно-экологического напряжения в Узбекистане, Таджикистане, Кыргызстане, Казахстане могут не только политизироваться, но и геополитизироваться, что является угрозой безопасности странам региона. При этом, например, основные положения концепции БЦА Ф. Старра при условии ее реализации могут вносить корректировки в процесс регионального развития республик ЦА, соответствующие интересам стран, где разрабатывались те или иные концепции или стратегии.

ЦАР на протяжении многих веков представлял собой геополитическое пространство, где пересекались интересы крупных стран или их групп. С распадом Советского Союза и появлением в регионе новых государств коренным образом изменилась как геостратегическая, так и геополитическая ситуация, формирующая основы внешнеэкономических отношений, в том числе Казахстана, как с остальными странами ЦА, так и мировым сообществом. В этом плане небезынтересными представляются концептуальные подходы китайских исследователей. Так, в начале 90-годов в КНР была разработана «концепция северных территорий» В ее основе лежали принципы двустороннего сотрудничества и торгово-экономической экспансии в страны по периметру китайских северных границ. Поскольку данная задача Китаем успешно решена, то в рамках ШОС, где первоначально приоритет отдавался сотрудничеству в сфере безопасности, в том числе борьбе с терроризмом, наркобизнесом и т. д., на передний план стало выходить торгово-экономическое взаимодействие. КНР рассматривает государства ШОС как перспективный рынок сбыта товаров и услуг и основу для формирования общего экономического пространства при ее доминирующей роли.

Россия же опасается, что Китай установит экономическую гегемонию в постсоветской Азии, и делает всё возможное для того, чтобы блокировать интеграционные предложения Пекина. РФ предпочитает договариваться о свободном движении товаров, услуг, капиталов, рабочей силы лишь с равными или отстающими по экономическому развитию странами СНГ. Кроме того, Москва опасается, что расширение торговли с Китаем закрепит неблагоприятную для России тенденцию. Сейчас 95 % российского экспорта в КНР приходится на сырьевые товары, тогда как китайцы экспортируют в РФ в основном продукцию с высокой степенью переработки. Это свидетельствует о формировании колониальной структуры российского экспорта в Китай. Такая же ситуация во внешней торговле Китая сложилась и со странами ЦА, включая Казахстан. Китайцы считают, что приоритеты ШОС между антитеррористической и экономической деятельностью должны делиться поровну. А в перспективе экономическая составляющая может занять приоритетное место в деятельности организации. РФ, напротив, настаивает на сохранении традиционной активности ШОС в области борьбы с терроризмом, экстремизмом и сепаратизмом. КНР же в отличие от России и стран ЦА может быть не заинтересованной в наращивании военной, антитеррористической составляющей, поскольку в основном решила свою проблему (уйгурского) терроризма в Синьцзян-Уйгурском автономном районе. 

Для КНР ЦА была и остается стратегическим тылом по многим позициям: безопасности, энергетике, противодействия Западу (США и НАТО), созданию новых рынков сбыта и источников сырья, транзита. В настоящее время на долю Китая приходится 90 % внешнего товарооборота Кыргызстана. А по объему товарооборота с Узбекистаном занимает первое место среди стран дальнего зарубежья [7]. Примерно аналогичная ситуация с Таджикистаном и Казахстаном, а в последнее время и с Туркменистаном. 

Очевидно, что идея создания на базе трех государств Евразийского союза, воспринятая в Пекине внешне спокойно, на самом деле вызвала серьезное беспокойство Китая. Под сомнение ставятся перспективы реализации китайской модели Зоны свободной торговли в рамках ШОС. Как известно, в 2004 г. китайская версия создания такой зоны была отклонена центральноазиатскими государствами – членами ШОС. Сегодня в Китае готовится новый вариант проекта, и планы по евразийской интеграции объективно не стыкуются с китайской стратегией интеграции ЦА. 

Деликатность момента заключается в том, что на взаимодействии РФ и КНР держится вся конструкция ШОС. Страны-лидеры пока с пониманием относятся к ряду сложных вопросов, включая интеграционные проекты. Китай, как уже отмечалось, сознает, что имеет перед Россией преимущество в экономическом освоении ЦА, но признает за ней неофициальное политическое лидерство и приоритетность интересов в регионе. Как долго это будет продолжаться? Не исключено, что российский (евразийский) проект, при успешной реализации, вызовет активизацию политики КНР на центральноазиатском направлении. [8]

Продолжение статьи "Теории, концепции, стратегии и их влияние на развитие Центральной Азии (часть 2)" 

 

Нашли ошибку в тексте - выделите и нажмите ctrl enter